Вернулся Дюк Степанович в славный город Галич, пришёл к родной матушке, говорил ей таковы слова:

— Государыня, свет моя матушка! Во всех городах побывал я, только в стольном Киев-граде не был. Дай ты мне своё прощенье да благословенье ехать до Киева, Богу в церквах киевских помолиться, князю Владимиру поклониться, на красу-басу столичную подивиться.

Отвечает Дюку родная матушка:

— Ай ты, дитя моё милое, молодой боярин Дюк Степанович! Не дам тебе прощенья, не дам благословенья отправляться в Киев-град. В Киев скакать на коне три месяца, да всё по дорожке прямоезжей. Стоят на той дорожке три заставы великие. Первая застава — горы толкучие. Те горы врозь расходятся, да потом вместе толкаются, тебе через них не проскочить. Вторая застава — птицы клевучие. Те птицы тебя с конём склюют. Третья застава — Змеище Горынище о трёх головах, о двенадцати хвостах. Тот Змей тебя огнём спалит.

Говорил ей на то Дюк Степанович:

— Государыня, свет моя матушка! Ты меня не упрашивай, угрозами мне не уграживай. Дашь прощенье — поеду я, не дашь — тоже поеду.

Говорила тогда Дюку его матушка:

— Ай дитя ты моё милое, заносчивое дитя, хвастливое! Похвастаешь ты в Киеве родной матушкой, похвастаешь ты добрым конём, да золотой казной, да платьем цветным. В Киеве люди лукавые, изведут тебя не за денежку.

Отвечал ей Дюк Степанович:

— Государыня свет моя матушка! Ты меня не упрашивай, угрозами мне не уграживай! Дашь благословенье — поеду в Киев, не дашь — всё равно поеду.

Говорила ему родная матушка:

—Ай дитя ты моё милое! Бог тебя простит, Бог помилует.

И дала ему прощенье да благословенье родительское в Киев-град отправиться.

Выходил тут Дюк на широкий двор, заходил в конюшни стоялые, выбирал коня себе доброго, выбирал он Бурку косматого. Шерсть у Бурки в три пяди, а грива-то у Бурушки в три локтя, а хвост-то у косматого в три сажени. Хвост да грива до земли помахивают, хвостом он следы свои запахивает.

Выводил Дюк коня в чисто поле, катал-валял Бурушку по росе вечерней. Брал Дюк частый гребень зуба рыбьего, расчёсывал Бурушку косматого, кормил он его пшеном белояровым. Клал на Бурушку попону голубого льна, в три строчки строченную. Первая строка шита красным золотом, вторая строка — скатным жемчугом, а третья строка — медью казарскою, которая дороже злата, серебра, дороже скатна жемчуга.

Но не тем попона дорога, что в три строки строчена, а тем, что вшито в ней по краям по камушку, по яхонту самоцветному. Пекут из тех камней лучи ясные не для красы-басы, а для поездки богатырской — чтоб и ночью путь-дорожку светом светить.

На попонку клал Дюк потнички, на потнички клал войлочки, на войлочки клал седло черкасское, двенадцать подпруг подтягивал, а тринадцатую продольную клал ради крепости. Подпруги-то те из семи шелков, пряжки всё серебряные, шпенёчки булатные. Шёлк тот не трётся, булат не гнётся, а серебро от дождя не портиться. Привязал Дюк тороки великие, нагрузил тороки золотой казной да платьем цветным. Посмотрел на коня, удивился сам:

— То ли добрый конь, то ли страшный зверь! Из-под наряда самого коня и не видно.