Три года Добрынюшка стольничал, три года Добрынюшка чашничал, три года Добрыня у ворот стоял, стольничал-чашничал он девять лет. Может девять лет, а может девять дней — нам того не ведомо, по-разному сказывают. Захотелось Добрыне погулять по стольному городу Киеву. Взял Добрыня тугой лук, взял колчан калёных стрел, да пошёл он по широким улицам, да по узким проулочкам.
Заходил Добрыня в улицу Игнатьевскую, где живёт Маринка Кайдаловна, еретица-безбожница. Взглянул он на терема маринкины высокие, а на тех теремах сидят два сизых голубя. Сидят они над резным окошечком, целуются-милуются, жёлтыми носами обнимаются.
Добрыне то за беду стало, будто над ним они насмехаются, вынимал Добрыня стрелку калёную, нацелился в сизых голубей. Спела тетива у туга лука, пошла стрелка калёная, да по грехам с Добрыней беда приключилась: левая нога у него поскользнулась, правая рука у него дрогнула. Не попал Добрыня в голубков, а попал в резное окошечко. Разбил он цветные наличники, проломил окошко стекольчатое, картинки все у Маринки по стенам закачалися, столы белодубовые зашаталися.
А Маринке то не ко времени пришлось — умывалась она, снаряжалась, перед зеркалами вертелась. Выскочила Маринка на крыльцо, говорила таковы слова:
— Что за невежа ко мне на двор заходил? Кто стрелял в окошечки резные, разбил цветные наличники, проломил стёклушки хрустальные?
Брала Маринка острый нож, срезала горячие следы добрынины, приговаривала:
— Как я режу следики молодецкие, так будет резать сердце у Добрынюшки Никитича.
Скорым-скоро затопила она печь кирпичную, метала в нее следики добрынины, сама приговаривала:
— Как горят следики молодецкие, так гореть будет по мне сердце Добрыни Никитича.
Загорелось у Добрыни сердце молодецкое по Маринке. С вечера Добрыня не ест, не пьёт, до утра не спит, всё свету белого дожидается.
Чуть свет зазвонили к заутрене, вставал Добрыня ранёшенько, пошёл Добрыня к заутрене. Прошёл мимо церкви соборной, да прямо на маринкин двор. А Маринка из окошка выглядывает, да ну его из окошка бранить. То Добрыне за беду стало, взошёл он на крыльцо красное, а там двери железные, заперлась Маринка в тереме. Схватил Добрыня бревно в обхват толщиной, ударил в двери железные, расшиб их в щепы мелкие.
Выбегал тут из терема маринкин милый друг, Тугарин Змеевич, набросился на Добрыню Никитича. Говорит Тугарин таковы слова:
— Не Добрыня ты, а мужичина-деревенщина! Почто разбил резное окошечко, почто вышиб двери железные?
Добрыне то за беду стало, вынимал он саблю острую, замахнулся на злого Тугарина:
— А не хочешь ли, Тугарин Змеевич, изрублю я тебя на мелкие части пирожные, разметаю по чисту полю?
Тугарин испугался тут, побежал из терема, хвост поджав, говорил таковы слова:
— Не дай бог мне бывать у Маринки дома. Есть у неё ещё один друг, получше меня, повежливей.
А молодая Маринка Кайдаловна высунулась в окошко по пояс да кричит Тугарину:
— Воротись, Тугарин, воротись, милый друг! Хочешь, я Добрыню оберну клячей водовозною? Будет он нам воду возить. А хочешь — оберну его гнедым туром?
Обернула она Добрыню гнедым туром, пустила его в чисто поле, где ходят еще девять туров, удалых добрых молодцев. Там Добрыня стал десятый тур, атаман-золотые рога.
Много с тех пор прошло времени, мало ли — всего шесть месяцев, а по-другому сказать, полгода. Был у князя Владимира пир-вечеринка, да сидели на том пиру честные вдовы — добрынина матушка Омельфа Тимофеевна, да молодая вдова Анна Ивановна, добрынина крёстная матушка.
Взялась ниоткуда тут Маринка-безбожница, упивалась она, наедалась, стала на пьяную голову похваляться:
— Ай же вы, княгини-боярыни! Никого нет в стольном граде Киеве меня хитрей да мудрее. Обернула я девять добрых молодцев гнедыми турами. А последнего обернула Добрыню Никитича, он им всем атаман-золотые рога.
Заплакала тут добрынина матушка, наливала чару зелена вина, говорила Анне Ивановне:
— Ай же ты, любимая кумушка, поминай сыночка моего родимого, крестника твоего милого! Извела его Маринка Кайдаловна!
Добрынина крёстная матушка Анна Ивановна те речи запомнила, на другой день пошла к Маринке-безбожнице. Села за печной столб, клюкой стучит, сама кричит:
— Эй, Маринка, злая безбожница! Зачем обернула Добрыню гнедым туром? Оберни его назад добрым молодцем, а не то я тебя оберну кобылой водовозною — будет на тебе весь Киев воду возить.
Маринка того не испугалася, говорила тогда Анна Ивановна:
— Оберну тебя собакой подворотною.
Испугалась тут Маринка, побежала в чисто поле, обернула всех гнедых туров в добрых молодцев, а атамана — в Добрыню Никитича. Говорила ему таковы слова:
— Нагулялся ты, Добрыня, в чистом поле, набегался, не хочешь ли нынче жениться? Возьмёшь меня замуж?
Отвечал ей Добрыня:
—Ах ты, Маринка Кайдаловна, безбожница, насмехаешься!
Вынул саблю острую и отсёк ей буйну голову. На том маринкины пакости и кончились.