В славном городе Киеве, у ласкового князя Владимира, заведён был почестной пир-пированьице на всех князей-бояр, на сильных могучих русских богатырей, на удалых поляниц. Едят гости, кушают, лебедь белую рушают, каждый про себя хвастает. Один Сухман Долмантьевич сидит, не ест, не пьёт, не кушает, лебедь белую не рушает, ничем про себя не хвастает.
Стал князь Владимир между столами похаживать, сапожками сафьяновыми пощёлкивать, кудрями жёлтыми потряхивать. Подходит к Сухману, говорит таковы слова:
— Ай же ты, удалой добрый молодец, Сухман Долмантьевич! Что же ты, Сухман, не ешь, не пьёшь, не кушаешь? Лебеди белой что не рушаешь? Отчего ничем про себя не хвастаешь?
Отвечает ему Сухман Долмантьевич:
— Ай же ты, ласковый князь Владимир! Недосуг добру молодцу хвастаться. Не время на пиру рассиживаться. Поеду-ка я, князь, по тихим заводям, привезу тебе лебедь белую нестрелянную, неубитую лебедушку, некровавленную.
Клал Сухман тяжёл кулак на дубовый стол, вставал на ножки резвые, выходил из терема княжеского. Как седлал он своего добра коня, выезжал в чисто поле в заводи тихие, стал искать белую лебёдушку.
Ездил он весь день до вечера, да не смог найти лебёдушки. Выезжал Сухман на широкую Непру-реку, на крут бережок. Смотрит: не по-старому река течёт, не по-прежнему, замутились непровские воды ясные, поднялся песок на высоку волну. Стал Сухман у реки выспрашивать:
— Ай же ты, матушка Непра-река! Отчего течёшь не по-старому, отчего бежишь не по-прежнему? Отчего замутились твои воды ясные?
Отвечает ему Непра-матушка:
— Ай же ты, удалой добрый молодец! Как же мне течь по-старому? Как же мне бежать по-прежнему? Стоит за мной, за Непрой-рекой, сила татарская несметная. Вдоль той силы серому волку не обежать, чёрному ворону не облететь. Хотят поганые татарове на Русь пойти, хотят славный Киев огнём пожечь, князя Владимира в полон увести. Мостят татарове мосты калиновые, да я их мосты все разламываю. Днём наведут мосты татарове, а ночью я всё им повырою.
Подумал тут Сухман Долмантьевич:
— Не честь-хвала мне будет богатырская не отведать силы татарской.
Направил он добра коня через Непру-реку, подъезжал к сырому дубу крякновистому. Отломал он от дуба дубину увесистую, немалую дубину — девяти сажён. Наехал он на силу татарскую, стал он дубиной помахивать, стал буйны головы с татар сощёлкивать. Направо махнёт — будто улица, налево махнёт — переулочек. Не столько сам бил, сколько конём топтал, прибил-притоптал всю силу татарскую. Изломал Сухман дубину о головы татарские, искровил о кровь поганую, остался от дубины один обломочек.
А от силы татарской остался один поганый татарин. Натягивал татарин кривой лук, пускал стрелку лущёную, попала та стрелка Сухману в правый бок, вышла в груди белые, полилась из груди его кровь богатырская. Упал Сухман с добра коня на мать сыру землю, на траву зелёную, взял листочки зелёные, обкладывал свои раны кровавые. Запечатались раны кровавые, приутихла кровь богатырская, садился Сухман на добра коня, да поехал назад в стольный Киев-град.
Как приехал Сухман в стольный Киев-град, да на княжий двор, входил в палаты белокаменные, встречает его Владимир, говорит ему таковы слова:
— Ай же ты, Сухман ты Долмантьевич? Отчего не привёз мне лебеди белой? Отчего не привез живой, некровавленной?
Отвечал ему на то Сухман:
— Недосуг мне за белыми лебедями охотиться. Стояла за Непрой-рекой сила татарская, мостила мосты через Непру-реку на святую Русь. Хотела Киев огнём пожечь, тебя, князь, в полон увести. Непра-река те мосты повырыла, я ту силушку поганую побил-потоптал.
А Владимиру те слова за беду стали, говорил он таковы слова:
— Ай же ты, добрый молодец, насмехаешься, пустым ты всё похваляешься. Посажу-ка я тебя в темницу тёмную, да пошлю богатыря проверить твои сказки сказочные.
Схватили слуги княжеские Сухмана под белы ручки, отвели в глубокий погреб, в темницу тёмную. А Владимир князь послал Добрыню Никитича на Непру-реку, проверить силу побитую.
Приезжал Добрыня в чисто поле да к Непре-реке, видит: наведены мосты калиновые, да все мосты повырыты. Лежит сила татарская немалая, да вся сила побита-потоптана. Увидел Добрыня: обломок дубины валяется, весь в крови татарской измаранный, об головы татарские изломанный. Привёз Добрыня тот обломок князю Владимиру пред светлы очи, говорил тут Владимир слова покаянные:
— Ай, напрасно я Сухмана засадил в темницы тёмные. Ведите-ка мне его в палаты белокаменные, буду я его теперь любить-жаловать, награжу его городами с пригородками, сёлами с присёлками.
Привели слуги Сухмана Долмантьевича, говорил ему князь Владимир таковы слова:
— Ай же ты, удалой добрый молодец Сухман Долмантьевич! Сослужил ты мне службу великую. Чем же мне тебя, богатыря, благодарить, чем жаловать? Подарю я тебе города с пригородками, сёла с присёлками.
Отвечал ему на то Сухман Долмантьевич:
— Ай же ты, ласковый князь стольно-киевский! Не сумел ты молодца по приезде учествовать, так на отъезде уж не учествуешь. Милее мне смерть горькая от ран моих великих.
Садился Сухман на добра коня, поехал он в чисто поле, в широкое поле раскатистое. Выдернул Сухман листочки зелёные из своих кровавых ран, потекла из тех ран кровь горячая. Потекла из той крови Сухман-река быстрая, горькая река, неуёмная. Говорил Сухман своему добру коню:
— Уж ты, мой добрый конь! Ты не стой, не плач у тела богатырского, ты пойди, беги куда хошь. В луга беги зелёные, питайся ты травой шёлковою, пей ключевую воду свежую из той Сухман-реки.
Тут Сухман Долмантьевич и преставился, тут ему и славу поют.