Во стольном городе Киеве у ласкового князя Владимира заводился почестной пир на многих князей да бояр. А сильных могучих богатырей не позвал Владимир на пир. Тут Илюшенька Муромец в Киеве случился, заходил незваный на пир княжеский. Князь Владимир на Илью разобиделся, посадить велел Илью в глубокий погреб на три года.
А у князя Владимира была дочь одинокая. Видит она — дело нешуточное. Только Илья мог постоять за веру, за отечество, да за Киев-град, да за церкви соборные, да за князя Владимира с Апраксой-королевичной.
Приказала она сделать ключи поддельные, приказала снести в погреб перины пуховые, подушки мягкие, да одеяла тёплые. Стала она ему носить яства сахарные, да питья медвяные, стала менять постель да одежду сменную. Живёт так Илья Муромец в погребе, а князь Владимир о том не ведает.
Воспылал тут собака Калин-царь на стольный Киев-град, захотел он Киев разорить, мужичков всех повырубить, Божьи церкви на дым пустить, князю Владимиру голову рубить вместе с Апраксой-королевичной.
Собрал Калин-царь своих бурзов-мурзов, собрал богатырей татарских, собрал силы сорок тысячей, пришёл к стольному Киеву, становился он в чистом поле напротив городской стены.
Посылает собака Калин-царь посланника, даёт он ему грамоту посыльную, говорит ему таковы слова:
— Ай же ты, собака-татарище! Знаешь говорить ты по-русскому, поезжай-ка к князю Владимиру, отвези ему грамоту посыльную.
Брал татарище грамоту посыльную, садился на коня поганого, поехал в стольный Киев-град. Заезжал татарин на широкий княжий двор, ни к чему коня не привязывал. Заходит он в палаты белокаменные, образам не молится, князю с княгиней не кляняется, выходит на середину-матицу, кладёт письмо на столы дубовые. Взял князь Владимир грамоту посыльную, прочитал таковы слова:
“Ай же ты, князь Владимир стольно-киевский! Очищай ты улочки стрелецкие, да широкие дворы боярские. На всех широких улицах, да на всех узких переулочках наставь ты сладких хмельных напиточков, чтоб стояли бочки бочок к бочку, чтоб было чем Калину-царю полакомиться, чтоб было чем татарам потешиться”.
Князь Владимир тут запечалился, думает думу крепкую:
— Рассердил я сильных могучих богатырей, ушли они на Заставу богатырскую. Заморил я Илью Муромца в тёмном погребе. Некому теперь постоять за веру, за отечество, за Киев да за церкви-соборные, за меня князя Владимира с молодой княгиней Апраксией.
Говорила ему дочка таковы слова:
— Ай же ты, родитель мой, батюшка! Илье Муромцу в бою смерть не писана, и голодная смерть ему тоже не писана. Возьми ты ключи от глубокого погреба, выпусти на Божий свет Илью Муромца.
Берёт князь ключи, спускается он в погреба глубокие. Видит: в погребе Илья живой сидит, у Ильи в погребе свеча горит, читает Илья книгу Евангелие, Богу Илья молится, грехи замаливает. Говорит тут князь:
— Ай же ты, старый казак Илья Муромец! Ты прости меня, князя неразумного, что засадил я тебя в погреба глубокие, некому стало постоять за святую Русь. Наехал на нас собака Калин-царь, привёз силу несметную, хочет он взять Киев силою. Выходи-ка ты, Ильюшенька, из погреба, защити ты веру-отечество, защити церкви соборные, да стольный Киев-град, да меня с княгинею.
Отвечал ему Илья Муромец:
— Ай же ты, Владимир-князь! Не пойду воевать я за тебя с княгинею, да за бояр за киевских, а пойду воевать за святую Русь да за веру православную.
Выходил тут Илья из погреба глубокого, выходил он на улицу стрелецкую, заходил на свой широкий двор. Брал он с собой любимого парубка, заходил в конюшню стоялую, смотрел коня своего богатырского. Говорил он парубку таковы слова:
— Ай же ты, любимый мой парубок! Верный ты слуга, ответственный, хорошо содержал моего коня богатырского.
Целовал Илья парубка в уста сахарные, выводил добра коня на широкий двор. Клал он на коня потнички, на потнички клал войлочки, на войлочки клал сёдлышко черкасское. Затягивал Илья сёдлышко двенадцатью подпругами, с пряжечками-то золочёными, со шпенёчками булатными. Надевал Илья доспехи кольчужные, на русы кудри надевал железный шлем, брал он свой тугой лук, да колчан калёных стрел, да меч-кладенец, да копьё долгомерное, да палицу булатную, да шалыгу подорожную.
Поехал Илья из города Киева, стал он на добром коне поскакивать, стал на силу татарскую поглядывать. Видит: той силе конца-края нет, ни серому волку ту силу не обежать, ни чёрному ворону не облететь. Поехал Илья вниз по Непре-реке, на Заставу богатырскую, звать на помощь богатырей святорусских.
Приезжает он к шатрам белополотняным, видит: стоят у шатров двенадцать коней без единого, зоблют пшеницу белояровую, сидят двенадцать богатырей без единого в главном шатре, хлеба-соли кушают.
Отпускал Илья своего коня к пшенице белояровой, сам зашёл в главный шатер, говорил таковы слова:
— Хлеб да соль, богатыри святорусские! Хлеб да соль, крёстный мой батюшка атаман Самсон Самойлович!
Отвечал ему Самсон Самойлович:
— Ай же ты, любимый крестник, старый казак Илья Муромец! Заходи ты к нам хлеба-соли кушать, белой лебеди рушать, будешь ты у нас двенадцатым.
Встал Самсон на резвы ноги, обнимал-целовал Илью, проводил за столы дубовые, за скатерти браные. Стали они пить-есть, рассказы расказывать. Как поели они, пообедали, выходил Илья из-за стола дубового, говорил богатырям таковы слова:
— Ай же ты, мой крёстный батюшка! Ай же, вы братья мои крёстные! Насел на Киев собака Калин-царь, хочет поганый татрин Киев разорить, мужичков всех повырубить, Божьи церкви на дым пустить, князю Владимиру голову рубить, вместе с Апраксой-королевичной. Поедем, побъём собаку царя Калина, постоим за веру, за отечество, за церкви соборные, да за стольный Киев - град.
Отвечал ему Самсон Самойлович:
— Ай же ты, старый казак Илья Муромец! Не поедем мы воевать с Калин-царём, не поедем стоять за Киев-град. У князя Владимира полон двор князей да бояр, он их кормит-поит, пусть они его и охраняют.
Говорил тогда Илья Муромец:
— Не за Владимира воевать едем, не за княгиню Апраксию, не за князей-бояр. Поедем биться за веру православную, да за землю Русскую.
Отвечает ему Самсон Самойлович:
— Нам Владимир-князь не указ. Сами постоим за землю Русскую, да за веру православную. А за Киев-град да за князя с княгинею воевать не пойдём.
Выходил Илья из бел шатра, садился на коня своего богатырского, поехал к татарской силе.
Не ясный сокол напустился на гусей-лебедей, напустился богатырь святорусский на силу татарскую. Спустил он своего коня богатырского, да поехал он по той силушке, стал он силушку конём топтать да копьём колоть. Бьёт он силу татарскую, словно траву косит.
Говорит тут ему конь человеческим голосом:
— Ай же ты, сильный богатырь Илья Муромец! Не побить тебе силу великую, нагнано у Калин-царя той силы несметное множество. Сделано у них три подкопа глубокие в раздолье чистом поле. Когда будешь ты ездить по раздольицу чисту полю, будешь бить силу татарскую, попадём мы с тобой в первый подкоп — из него я выскочу. Попадём во второй подкоп — из второго я тоже выскочу. А как попадём в третий подкоп — не смогу я тебя из него вынести, останешься ты в подкопе глубоком.
Берёт Илья плётку шёлковую в белы руки, бьёт он коня по крутым бокам, говорит таковы слова:
— Ай же ты, собачище изменное! Я тебя кормлю-пою, а ты меня хочешь оставить в подкопах татарских!
Поскакал Илья чистым полем на силу татарскую, стал он ту силу конём топтать да копьём колоть. Бьёт он силу, словно траву косит. У Ильи сила не уменьшается, да и татарская сила не кончается.
Просел тут конь богатырский в подкопы глубокие, да назад выскочил, Илью из подкопа выдернул. Просел конь в подкопы в другой раз — опять с Ильёй выскочил. А как просел Бурушка в третий подкоп — не хватило силы у него Илью наверх вынести. Выскочил конь из подкопа, убежал в чисто поле, а Илья в земле остался.
Насели тут на Илью татаре поганые, повязали ему ручки белые, заковали ножки резвые, повели к собаке Калин-царю в палатку его полотняную.
Как увидел Калин-царь Илью Муромца повязанного да закованного, говорил он ему таковы слова:
— Ай же ты, старый казак Илья Муромец! Напустился на силу татарскую, словно молодой щенок. Где тебе одному побить мою силу великую!
Велел он слугам расковать Илье ножки резвые, развязать велел ручки белые. Говорил тогда Калин-царь таковы слова:
— Ай же ты, старый казак Илья Муромец! Садись-ка ты со мной за один стол, ешь ты мои яства сахарные, пей мои питья медвяные. Надень одежду мою драгоценную, держи мою золотую казну. Не служи-ка ты князю Владимиру, а служи мне, царю Калину.
Отвечал ему Илья Муромец:
— Ай же ты, собака Калин-царь! Не сяду я с тобой за один стол, не буду есть твоих яств сахарных, не буду пить питьёв медвяных. Платья твоего не надену, не возьму казну золотую. Не служу я нынче князю Владимиру, и тебе, собака, служить не пойду.
Тут старый казак Илья Муромец